Читать интересную книгу Черный треугольник (Розыск - 1) - Юрий Кларов

- Да... в отличие от вас, - кивнул я.

III

Было маловероятно, что Василий Мессмер, совершав прогулку по крыше, сразу же отправится с визитом к Кербелю или ризничему. Видимо, он понял, откуда дует ветер, и сделал соответствующие выводы. Но "маловероятно" - это все-таки возможно. Поэтому я решил проявить предусмотрительность и во избежание очередных сюрпризов послать Волжанина к Борину, который в это время проводил обыск на квартире ювелира. Матрос должен был предупредить о нашей неудаче. С ним же я передал и записку, в которой просил принять меры к задержанию Василия Мессмера, если тот все же решится навестить Кербеля, и отправить Сухова вместе с сотрудником Петрогуброзыска в Кремль. На Сухова возлагалась деликатная миссия незаметно и без шума арестовать Мессмера. Архимандрита я просил пока не тревожить. Димитрий, с которым мне предстояло через несколько часов встретиться в уголовном розыске, ни в коем случае не должен был знать о приезде полковника в Москву, а тем более о нашем интересе к нему и к схимнику из Валаамского монастыря. Вообще, чем меньше Димитрий будет знать, тем больше шансов, что наша беседа принесет пользу делу.

Следовало предусмотреть также попытку Мессмера связаться с Димитрием по телефону. В патриаршей ризнице телефонного аппарата не было. Но зато телефоны имелись в синодальной конторе и монастырях. Десять или двенадцать аппаратов.

Итак, телефонная связь...

Все аппараты одновременно испортиться, разумеется, не могут. А если внести коррективы в работу телефонной станции или повредить - "случайно", понятно, - какой-нибудь провод или кабель?

Я по телефону соединился с комендатурой Кремля.

Помощник коменданта выслушал меня и сказал:

- Сделаем. Устроим ремонт.

- Когда?

- Хоть сейчас. Сколько часов тебе нужно?

- Пять-шесть.

- Сделаем. Сейчас распоряжусь.

Теперь Василий Мессмер был лишен возможности телефонировать Димитрию. Ему оставалось или идти на риск, или же, проявив благоразумие, отказаться от общения с ризничим.

А пока обыск. Может быть, он что-либо и даст.

Экстраординарный профессор полицейского права в Демидовском лицее, которого студенты почему-то окрестили Сапогом, был страстным поклонником "оного дознавательного и следственного действия". "Обыск, господа студенты, - говорил он, - не столько наука, сколько искусство. Для обыска недостаточно обычной чиновничьей добросовестности, а нужно вдохновение. И поверьте мне, господа, что в этой сфере есть свои таланты и гении..."

Среди преподавателей Демидовского юридического лицея Сапог считался дураком. И только немногие понимали, что Сапог прирожденный романтик, менестрель полицейского права и, как всякий романтик, не чужд некоторым преувеличениям. Занимаясь к тому времени уже несколько лет подпольной работой, я убедился на практике, что для успешного обыска требуются и знания и чутье. Во всяком случае, довольно удачно обманывая полицейских и жандармских чинов, я ни разу не выходил победителем в подобного рода состязаниях с ротмистром Говорко, пожилым малороссом с дивными черными усами. Говорко никогда не покидал обыскиваемую квартиру без добычи. Каким-то жандармским нюхом он обнаруживал тайники в стенах, печке, саду и даже в нужнике.

Когда после очередного ареста я процитировал ему высказывание Сапога об обыске, ротмистр польщенно хохотнул.

"А шо вы думаете, Косачевский, - с легким украинским акцентом сказал он, - без таланта в нашем деле не обойдешься. Без таланта - вроде как без шаровар: и неудобно, и холодно, и в приличное общество не пустят".

"Ну, вас-то, положим, и при вашем таланте в приличное общество не пускают", - съязвил я. Он не обиделся.

"Шо верно, то верно: не пускают. А глупо делают, шо не пускают: умный хозяин свою собаку на цепи держит, а из собственных рук кормит... Но я о другом. Забавная мысль забрела в голову. Представил я себе, господин Косачевский, шо не я у вас, а вы у меня обыск учиняете".

"А ведь и такое может когда-нибудь случиться..."

"Может. А вот чтобы вы у меня шо-нибудь нашли - вот этого не может. Хоть полковую артиллерию я у себя сховаю, все одно не найдете!"

Я с ним согласился. Но много лет спустя выяснилось, что мы оба ошибались: прятать и искать - не одно и то же. В семнадцатом, на квартире Говорко, ставшего к тому времени подполковником, красногвардейцы обнаружили склад оружия и отправили подполковника в Петропавловку. Там он и закончил свою жизнь: повесился в камере. Я подозреваю, что сделал он это из-за профессионального самолюбия. От обиды повесился. Уж очень его огорчило, что так он опростоволосился.

Что же касается меня, то ни Сапог, ни покойный жандармский подполковник, закончивший свою столь блестяще начатую карьеру в Петропавловке, никаких признаков таланта в производстве "оного дознавательного и следственного действия" у меня не отмечали. Однако я знал, что талант и бездарность уравновешиваются на жизненных весах старательностью...

- С какой комнаты начнете? - спросил старичок, и по тону его вопроса я понял, что он всей душой стремится мне помочь. Не потому, разумеется, что плохо относился к сыну, а потому, что перед властью все должно склоняться, даже несклоняемые по правилам грамматики слова. Это в него вместе с чувством долга вбили с детства, хорошо вбили, по самую шляпку.

- С какой комнаты? С которой прикажете, - любезно и галантно ответил я.

Польщенный старичок задумался, подергал ножкой, побренчал отсутствующей шпорой:

- Э-э... Может, с детской?

- Можно и с детской.

- В ней всегда останавливается Василий Григорьевич, когда гостит у меня, - объяснил он. - Вот и сегодня... - Генерал вздохнул. Сегодняшний день и все с ним связанное ему явно не нравились. Да и что, собственно, могло нравиться? Правительство, даже рабоче-крестьянское, все равно правительство: с ним спорить не полагается. Но разве можно сравнивать нынешнее правительство с его величеством государем императором? Нет, конечно. Да и бунтовал-то не кто-нибудь, а родной сын. Сбежав, он поступил против правил, но... благоразумно. И душу генерала рвали на части противоречивые чувства.

Почему эта комната именовалась детской - не знаю. Я ее про себя окрестил жеребячьей. Ее стены почти сплошь были увешаны дагерротипами, фотографиями и картинами с изображением лошадей: орловские и английские рысаки с гордо поднятыми головами, арабские скакуны с дугами шей, короткохвостые торкширские кобылы, дончаки, текинские лошади, шведки. Лошади бежали, скакали, перепрыгивали через препятствия, лягались, позировали фотографу, меланхолично жевали траву или овес. Вздыбленные копыта, лоснящиеся крупы, налитые кровью глаза и развевающиеся по ветру хвосты. В этом разномастном и разнопородном косяке совершенно терялись висевшие на стенах шашка с рукоятью и ножнами, украшенными золотом и темляком из георгиевской ленты, гусарская ташка - кожаная сумка, необходимая принадлежность парадной формы офицеров лейб-гвардии гусарского Его императорского величества полка, и портрет самого Николая II. Запуганный и ошарашенный обилием лошадей, император робко выглядывал из черной массивной рамы, обведенной по внутреннему краю тонкой золоченой полоской. У Николая на портрете был точно такой же растерянный вид, с каким он вышел ко мне в Тобольске в сопровождении начальника охраны полковника Кобылянского. Только тогда на нем не было этого белого гусарского мундира, а мешки под глазами обозначались намного явственней.

- Лошадки, - объяснил старичок. - Василий Григорьевич всегда был любителем коней. Перед войной он никогда не возвращался с офицерских скачек без приза.

В углу комнаты у витой ножки небольшого письменного стола лежал на подставке кожаный чемоданчик, по описанию, тот самый, с которым Василий сегодня приехал из Петрограда. Чемодан был стянут ремнями: видимо, его еще не распаковывали. А вещевой мешок, о котором мне говорил Сухов, отсутствовал.

- У Василия Григорьевича, если не ошибаюсь, помимо чемодана был еще и вещевой мешок?

- Совершенно справедливо, - с готовностью подтвердил генерал. - Именно так - вещевой мешок.

- Где же он?

Генерал обвел глазами комнату, покряхтывая, заглянул под диван. Затерявшаяся где-то за широкой спиной Артюхина горничная сказала:

- Я самолично сюда мешочек Василия Григорьевича из передней вносила. Вместе с чемоданом и поставила...

- С собой взял, - догадался генерал и, гордый своей сообразительностью, заулыбался.

Проницательность генерала оценил только Артюхин.

- Это его превосходительство верно говорят, - поддержал он и резюмировал: - Мешок взял, а чемодан оставил. Несподручно с ими обоими по крышам лазить. Уж тут одно выбирай, я так рассуждаю.

Хват барон! Кажется, единственное, что он не успел перед нашим приходом, - это допить чай.

- Если вас не затруднит... - сказал я старичку и показал ему глазами на чемодан. Он меня понял: засуетился, задергался, мелкими шажками подбежал к чемодану, поспешно расстегнул ремни и откинул крышку.